Моей жене

Предисловие

Я составил этот очерк о последнем Императоре Николае и некоторых лицах и событиях, связанных с ним, частично в форме дневника, поскольку дневник позволяет верно передать впечатление, оставшееся у меня от тех военных лет, которые я провел в Ставке русских армий.

Наверное, я видел его чаще и узнал лучше, чем большинство остальных, не принадлежавших к его непосредственному окружению, за время его верховного командования, когда его долгое отсутствие в столице заставило меня стать посредником не только в чисто военных вопросах.

Тогда, в августе 1914 г., когда меня внезапно направили в Россию, у меня было лишь поверхностное представление об этой стране и ее народе. Однако интерес вызывала судьба моего предка, который был здесь послом и другом великой Императрицы Екатерины . Приехав, я обнаружил, что он все еще окружен загадочным ореолом, связанным с теми днями, когда Императрица подписывала свои письма к нему «Мадам», а он к ней «Месье».

Я предполагал, что встречу тайны и трудности на каждом шагу и что Императорская семья отягощена заботами, тревогами и страхом перед бомбами анархистов или кинжалами убийц.

Когда же я познакомился с Императором, Императрицей и их детьми, оказалось, что это, по-видимому, счастливая и несомненно дружная семья. Что до революции, то это слово так часто звучало в этой стране, и так много было ее пророков, что, наверное, общеизвестность породила презрение; появился оптимизм и убеждение, что во всяком случае до конца войны страна не расколется.

При довоенном населении около 83 миллионов и территории 8,5 миллионов квадратных миль, не было ничего удивительного в разговорах о «русском паровом катке».

Популярность дела союзников и энтузиазм, проявленный к этому делу, в отличие от равнодушия, вызванного предыдущей войной (против Японии), позволяли надеяться, что на этот раз Россия пройдет через тяжелейшее испытание с успехом, который не только принесет ей славу, но и укрепит дружеские отношения с теми из Союзников, с кем до сих пор были не вполне заметны узы дружбы.

Дарование Думы, то есть Парламента, было шагом в правильном направлении, и несмотря на ограничения ее власти, не позволявшие ей стать настоящим «свободным институтом», оставалась надежда на расширение ее полномочий и приближение к подобным институтам в других государствах.

Рассказы о биче пьянства, препятствовавшем успеху русской армии в японскую войну, в эту кампанию были опровергнуты решительными и суровыми мерами, предпринятые с большим риском Императором, для отмены водки. Успех этой меры быстро подтвердился не только неизменной трезвостью солдат, но и увеличением вкладов в сберегательные кассы со стороны крестьян – основного ядра армии.

Появились и признаки того, что Польша, несчастная страна, на которую пришелся один из тяжелейших ударов войны, получит некоторую форму долгожданного самоуправления, наладит более дружеские отношения с Россией и предпримет решительные и единодушные действия против врага, стоящего у ворот.

Заявления Военного Министра в период ультиматумов дали широкой публике повод полагать, что армии готовы к войне до «последней пуговицы на крагах».

Таким образом, когда Великий Князь Николай принял пост Верховного Главнокомандующего, все предзнаменования были добрыми.

Правда, поговаривали о прогерманизме и дворцовых интригах, но в целом настроение общества было восторженно-оптимистическим. Это было почти, говоря таким ложным выражением, представление о короткой и веселой войне.

Бескорыстные действия Великого Князя в помощь Союзному делу – наступление на северо-западном фронте при серьезной опасности для его собственной армии – принесли русским еще большую популярность.

Но внезапно и совершенно неожиданно для всех, кто не был в курсе дела, обнаружился недостаток снаряжения, вызванный не только огромными расходами, неожиданными в эту войну и для других Союзников, – но и взяточничеством.

Начали качать головами. Много ли пользы в паровом катке, если его механизм не получает топлива?

Как обычно, начались поиски виноватых.

Бесконечные задержки, присущие делам в стране, ни склонной ни подходящей к завершению дел так, как другие страны, предоставили изрядное время для сплетен и скандалов. Воздух заполнился слухами об измене, о прогерманизме при Дворе и о дурном влиянии Распутина. Обвиняли Министра, с его плеч вину переложили на Союзников, и тогда затаенное было глухое недовольство стало принимать более угрожающий характер.
Страна волновалась и беспокоилась; наступления и успехи сменились отступлениями и неудачами. В этом не было вины Верховного Главнокомандующего или его солдат.

Кто же был виноват?

Преимущественно административная сторона кампании, а значит, снаряжение, снабжение, дороги и железнодорожные пути и вообще средства сообщения.

Последние четыре элемента затрагивают наравне с военными и гражданское население, и отношения с многочисленными беженцами, затрудняющими военную сторону вопроса Продовольствие и топливо, эти два третейские судьи для довольных и недовольных, подразумевали, особенно в условиях русской зимы, самое пристальное внимание, самую строгую бережливость и совершенную и неутомимую систему.

Кому следовало отдать преимущество в поставках, армии или гражданскому населению? И в какой мере?

В подобных вопросах необходима решительная, железная рука, но, как выяснилось, взяточничество взяло верх над сотрудничеством.

Даже когда нужные люди находились, они не могли ничего поделать; преданность и искренние стремления подавлялись предательством и интригами, поощряемыми врагами и недовольными.

Кратковременные успехи приносили ободрение, но они могли быть лишь кратковременными. В один из таких моментов Император принял на себя Верховное Командование. Какое-то время казалось, что чаша весов склонилась на его сторону, но корни революции были слишком глубоко посажены и почва, в которой они росли, слишком податлива и плодородна, чтобы позволить серьезную надежду для него.

Взяточничество и интриги существуют во всех государствах; даже у нашей страны не совсем безупречное прошлое.

Нравы и свойства этих двух народов различаются.

Русские, почти всегда привлекательные и милые, по природе однако более непостоянны. Они без труда переходят от восторга к крайнему унынию (здесь, возможно, нужно совсем другое слово, хотя в наши дни облако уныния довольно долгое и тяжелое). Русские милы везде, однако чтобы по-настоящему ощутить их притягательную силу, нужно пожить в их стране.

Повсюду гостеприимство, доброта и сочувствие; мне иногда приходит в голову, что это чрезвычайное желание доставить удовольствие, порадовать и помочь вам чувствовать себя как дома как раз и способствует слабости и неустойчивости.

Что ж, вот какой я увидел эту страну перед тем, как бразды правления оказались у большевиков.

Эта книга задумана не как апология или возражение другим авторам, писавшим о последнем Императоре и критиковавшим его.

Но о нем часто говорят те, кто знал его не так близко, как я. Часто говорят в неприязненном тоне.

Один из его критиков, находясь в России в течение суток, высказался в адрес Императора в таком духе, что я решил, что эти 24 часа он провел в трущобах Петрограда, потому что только там он мог собрать сведения, которые были бы столь же несправедливы, сколько неверны, и столь же недоброжелательны, сколько ошибочны. Это было перед Революцией.
Каковы бы ни были ошибки Императора, они происходили не от недостатка его преданности своей стране или Союзному делу.

Думаю, перед каждым из нас порой проходят тени «как корабли в ночи». У меня одна их самых темных таких теней принадлежит последнему русскому Императору и его окружению. Ее освещают лучи его неизменной доброты ко мне во время личных и других проблем, его веселого и жизнерадостного характера и неизменного бесстрашия перед лицом несчастий. Его верность Союзному делу сравнима лишь с его решимостью вести войну до самого конца.

Пусть другие бросают в него камни. Я могу только правдиво рассказать, каким я его знал. Мои светлые воспоминания о нем омрачены трагедией его конца и сожалением о том, что я не смог сделать большего для спасения его и его семьи в дни, когда их судьбу еще можно было назвать висящей на волоске.

Многие мои записи невозможно было публиковать, по очевидным причинам, но те, что приведены здесь, отобраны не с целью нарисовать односторонний образ широко оклеветанного монарха, но просто как черты его характера, которые могут быть интересны.

Русское самодержавие закончилось.

Эти заметки – ни в коем случае не защита строя. Они – защита человека.

Критики немедленно ответят: «Да, все это прекрасно, но в случаях подобного рода строй и человек так тесно связаны, что разграничить их невозможно».

В известном смысле это справедливо, но до сих пор чаша весов правосудия между человеком и строем склонялась в пользу строя.

Я печатаю эти воспоминания, чтобы до некоторой степени нарушить равновесие.